Я знала, что Сережа Чиликов долго и тяжело болел, но поверить в то, что его нет, было невозможно. Я и сейчас не верю. Его младшего сына зовут Дар, и Сергей  Чиликов – безумный и умнейший, прекрасный и иногда невыносимый – был Даром. Его дар остался с нами. В коллекции нашего музея более 600 фотографий Сережи, а в нашей библиотеке три его удивительные книги по философии. Перед смертью он успел закончить еще одну. Уверена – она прекрасна, и надеюсь, что мы сможем ее издать.

Я познакомилась с ним странно, в 2000 году. Расхристанный и сильно навеселе, он пришел в музей, а в офисе, как всегда, дел было невпроворот. В старом здании Дома фотографии была кухня, и туда отправлялись попить чайку все, кто приходил в музей и ждал, пока я разберусь с делами насущными. В тот же вечер на эту кухню попал и Гарик Пинхасов – старый друг и единственный русский фотограф фотоагентства «Магнум». Когда далеко за полночь я вышла к гостям, Чиликова уже не было, а мы с Гариком поехали ко мне домой болтать до пяти утра. На рассвете он выложил на стол маленькие контрольки – четвертинки А4. Сказал, что интересно, а я остолбенела. Стала спрашивать, откуда у него эти шедевры. Оказалось, что от Чиликова, с которым они проговорили весь вечер.

На утро я начала поиски и нашла Сережу, без паспорта, без камеры, но с рюкзаком гениальных фотографий. Сначала восстановили его паспорт, потом купили камеру, потом закупили для музея его фантастические работы, а через несколько месяцев сделали его выставку, за которую он получил премию «Серебряный венок». Мне казалось, что серебряный венок всегда был на голове Чиликова. От него шел свет и удивительная энергия, которая преображала всех, кто попадал в диапазон ее излучения. В Йошкар-Олу, где он преподавал философию в университете и где организовал первый российский фотофестиваль, в 1980-е переместилась ростковая точка развития фотографии.   

Чиликов не только выразил время, начав заниматься фотографией в эпоху брежневского застоя в 1976-м, но и опередил его. Он изобрел свой метод – фотопровокации. Его камера, направленная на человека, оказывалась излучением внимания, которого этот человек был фактически лишен в монотонной обыденной жизни, предельно ограниченной рамками абсурдной советской системы. Его фотоперформансы, с одной стороны, выражали коллективное бессознательное homo soveticus, с другой, провоцировали его участников к самовыражению «естественного» в человеке – того, что было глубоко скрыто за искусственными правилами и нормами. В результате возникало удивительное напряжение между статикой «неестественных» поз и динамикой внутреннего состояния людей. Сергей Чиликов артикулировал в своих работах имманентный разрыв между мечтой и окружающей реальностью. Его фотографии – визуализация чеховского мироощущения, в котором абсурд и терзание свободного духа реализуются в замкнутых контекстах банальной повседневности.

В 2002 году мы показали его выставку на Международных фотографических встречах в Арле, она произвела фурор. В драных ботинках, от которых отваливались подошвы, он гордо ходил по маленькому прекрасному городу, каждый год на неделю превращающемуся в центр мировой фотографии, и повторял: «I’m number five» – номер его выставки на топографической карте фотофестиваля. Купили ему новые кроссовки, и в них он поехал на главное party Арля – в дом, где часто останавливались и подолгу жили Жак-Анри Лартиг, Анри Картье-Брессон, Мартин Франк, Сара Мун и другие великие фотографы. Сережа, не говоривший на иностранных языках, нашел способ контакта. В новых кроссовках и полном парадном облачении он прыгнул в бассейн, сфокусировав на себе всеобщее внимание. И именно с ним в тот жаркий полдень больше всего говорил Анри Картье-Брессон, чью чудесную фотографию Чиликов снял для обложки своей новой книжки.

Ему рукоплескал Милан, когда мы показали его выставку на Месяце фотографии в Милане. В Милане у Чиликова была чудесная переводчица – историк искусств, девушка из аристократической семьи. В какой-то момент мы поехали на вокзал, часть которого была занята выставками современного искусства. Я отправилась смотреть выставки, а Чиликов с переводчицей и ее подругами остались у фонтана. Вернувшись минут через двадцать, я застала сюрреалистическую картину – посередине фонтана стояли топлесс в чудесных, типично чиликовских позах и его переводчица, и ее подруги, и кто-то из случайных прохожих. На мой вопрос, что Чиликов сделал с этими итальянками, он, счастливо улыбаясь, разводил руками. Утром, уже в расширенной компании, Чиликов снимал новых итальянских подруг на главных площадях Милана. А вечером он устроил бой быков с Куделкой. Они звездили на этом международном фестивале и выясняли, у кого больше прессы.

Сережу обожали везде, его нельзя было не любить. Le Mond заказывал ему репортажи, он был любимцем французской и мировой прессы, и, увы, уже не смог поехать на свою выставку на Photo London, которая также пользовалась огромным вниманием. Он начал делать свои фотоперформансы в глубокой русской провинции, реалии которой были лишь фоном, а то настоящее и главное в людях, что он магически проявлял, шамански пританцовывая со своей камерой, оказалось общечеловеческим и понятным без перевода.