Эмиль Хейлборн

Футурум

Моя жизнь — и кое-что из воспоминаний — в сокращенной форме...

30-х годах я, благодаря контактам с бюро объявлений Кранц на Васагатан, оборудовал там фотоателье, установил необходимую технику и несколько лет постигал фотоискусство, после чего основал собственную фотостудию. Моей клиентурой были крупные промышленные предприятия и рекламодатели, что позволяло мне обеспечивать семью на протяжении всего периода профессиональной карьеры. Но со временем фотографирование начало явно негативно влиять на домашнюю атмосферу, и в 40-х годах я перешел на 16-мм пленку, сохранив в виде заказчиков такие крупные промышленные предприятия, как металлургическое производство Sandvikens jernverk, Electrolux, горнодобывающее предприятие Stora Kopparbergs Bergslagens AB, LKAB, STAL, AGA и другие. Я сделал большой документальный фильм о строительстве аэропорта Арланда, съемки которого длились четыре года. По поручению международного предприятия Ytong-bolaget отправился в Германию для того, чтобы снять фильм о заводе, который располагался в окрестностях Мюнхена. Там я, воспользовавшись оказией, купил большую гармонику, которая впоследствии доставила мне много радости. Музыка всегда была невероятным удовольствием, и хотя ксилофон пришлось продать в связи с переездом в мою квартирку, но на пиле я играю до сих пор, а раньше делал записи для радио и нескольких фильмов (в частности, играю на пиле за Эмиля в экранизации «Расмус-бродяга» Астрид Линдгрен).

Снимал я и наши уникальные шхеры, северные фьорды, которые я изъездил вдоль и поперек.

По мере появления и развития телевидения, создавалось множество промышленных репортажей и получать заказы становилось для меня сложнее. Мою карьеру завершают пять лет работы для Северного музея (Nordiska Museet), где я делал фотографии коллекций, я также снимал коллекции Школьного музея (Skolmuseet) и музея Земледелия (Lantbruksmuseet). Я сделал фотографии почти всех представленных в парке Скансен предметов хозяйственной утвари и, кроме этого, снял фильм о готландской технике соломенной кровли.

Эмиль Хейлборн

1900-й был годом моего рождения, родился я в Санкт-Петербурге. Со временем нас, братьев и сестер, стало шестеро. В Санкт-Петербурге мы жили в разных местах, одно время — на Васильевском острове, а перед самым отъездом — на Мойке, в большой 18-комнатной квартире. В одной из комнат мы даже катались на роликах. У каждого из нас был персональный березовый прут, применение которому всегда находила Мама, частенько поступая несправедливо, когда под руку ей попадался совсем не тот, кто был виноват. Папа прутьями не пользовался, но мог легонько шлепнуть или поставить в угол.

Помимо уроков наших гувернеров, а нам преподавали шведский, русский и французский, мы учились играть на пианино и танцевать. Мама сама прекрасно музицировала, а сестра Эллен будет той из нас, которая впоследствии посвятит себя искусству. Я же стрелял в коридоре по мишеням из маленькой деревянной пушки, иногда фотографировал и сам проявлял свои снимки в большой проявочной ванне Кодак. Преподаватель рисования, с которым я часто прогуливался в парках, научил меня находить верный ракурс изображения предметов, что потом поможет мне создавать эскизы бытовых объектов, животных, при этом часть эскизов я буду выполнять в цвете. Так я научусь видеть природу и понимать ее изменчивый смысл.

Иногда мне позволялось отправиться вместе с родителями в манеж для того, чтобы понаблюдать за конными соревнованиями, а в опере, в Мариинском театре, у нас была своя ложа, и там мы наслаждались пируэтами знаменитых балерин, таких, например, как Карсавина. Русский императорский балет, художественными руководителем которого в то время был Михаил Фокин, хорошо знали во всем мире.

В зимнее время ролики менялись на коньки, и прокатиться на коньках по Мойке было огромным удовольствием. В парке можно было съехать с высокой горки на санках, а иногда мы отправлялись в Финляндию, в Териоки (там располагалось поместье деда Эмиля по матери), где пробовали силы в катании на лыжах.

Летние месяцы всегда проводились в Белоречье Олонецкой губернии, где находились два принадлежавших Отцу завода, целлюлозный и картонный. Путешествие туда по воде занимало два дня — сначала колесным пароходом по реке Свирь, потом на лодке по Онежскому каналу и наконец на запряженной повозке до первого завода, где мы все жили. А жили мы в земном раю.

Там я научился охотиться, рыбачить, ездить верхом, плавать и грести на байдарке. Для охоты сначала использовалось ружье 560 калибра, потом дробовик. По первости я стрелял воробьев, из которых Мама делала паштет, потом пошли белки, потрясающие на вкус в жареном виде, а со временем началась настоящая охота на уток, лесную дичь и зайцев. В охоте на медведя участия я так и не принял, хоть и желал этого страстно, вдохновленным примером короля Карла XII, который охотился на медведя, когда ему было всего двенадцать лет!

А вот огромным крысам, обитавшим у конюшни и скотного двора, покоя от моего ружья не было, но изничтожить их полностью все равно не удавалось. Стреляя из ружья 560 калибра, я иногда попадал в яблочко и еще в бутылку — да не просто, а с передним попаданием, при котором пуля проходит через горлышко так, что дно вылетает, но сама бутылка остается целой.

Особенно манящей была ночная рыбалка на форель, что водилась в блестящей длинной реке, протекавшей на возвышенности чуть в стороне от завода и поставлявшей воду его турбинам. Рыбу ловили острогой, в носовой части лодки на специальном шесте висел металлический казан, а в нем пылал огонь. Дым застилал глаза, но в прозрачной чистой воде острога с длинным древком настигала рыбу даже на самой большой глубине. Помимо форели попадался лосось.

Река была удивительно прекрасна, здесь обитали самые разные морские птицы, а вдоль берегов повсюду возвышались горы заготовленной древесины, где иногда играли цыганские дети, что дважды имело крайне трагические последствия, когда скатывавшиеся бревна тащили детей за собой в реку. В первый раз на месте несчастья быстро оказался управляющий Херман Раш, и ему удалось при помощи искусственного дыхания вернуть к жизни маленького мальчика. Но во второй раз помочь, к сожалению, не удалось. Управляющий тогда уехал с инспекцией на расположенную в трех верстах строительную площадку, где возводился третий завод. Моя Мама в это время была в Санкт-Петербурге, а мы с братьями и сестрами оставались в деревне. Я умел ездить верхом — у меня была собственная лошадь по кличке Шалун — а скакать на нашем норовистом жеребце мне запрещалось строго настрого. Но что за дело мне было теперь до каких-то запретов! И оседлав жеребца, я во весь опор понесся за инженером Рашем к Михайле. Он немедля взял у меня коня и поскакал назад, но, к сожалению, было уже слишком поздно и спасти мальчика не удалось. Когда же вернувшаяся из Санкт-Петербурга Мама узнала, что я ездил на запретном жеребце, мне в виде наказания устроили основательную порку.

А еще как-то плавание чуть не закончилось для меня плачевно — я едва не утонул, вообразив, что, плавая, делаю недостаточно широкие взмахи, и это не позволяет мне с должной ловкостью преодолевать узкие ступени с внешней стороны купальни. Но и здесь вмешался инженер Раш и вытащил меня на поверхность. Этот эпизод я запомнил надолго.

Осенью всегда собирали грибы, в основном белые, их чаще всего сушили над плитой и использовали для приготовления супов и других блюд. В грибной лес нас обычно отвозил наш любимый кучер, он был уроженцем Кавказа, но его выслали далеко на север России за то, что он лишил жизни караульного, когда тот остановил его и сорвал с его груди орденский знак. Неслыханное оскорбление, за которым последовал праведный гнев. В подарок от этого кавказца я получил его огромный кинжал с кровавой насечкой в центре. Его звали Магомед.

В Швецию мы уехали, когда развязалась война 1914 — 1915 годов, а Папа оставался в России и во время революции.

Летом в Швеции мы жили на вилле у Древвикен, где я ловил судака и стрелял тетерева, а потом мы переехали в Укслан в шхерах, где я мог охотиться на гаг. Еще у меня была яхта 15 м2, на которой я с успехом принимал участие в регатах Королевского шведского общества яхтсменов и, кстати, дважды был обладателем переходящего кубка.

Я стал студентом в 1919, по причине моего заикания с учебой у меня всегда возникали сложности, а позднее, когда я исполнял военную обязанность в летной школе, заикание помешало мне выучиться на авиапилота. Но зато я совершил два прыжка с парашютом — первый в Стокгольме, через Брунсвикен, а второй демонстрационный в Нэсшё, в тот день облака не позволяли летать на высоте и, приземляясь на лед, я сломал правое бедро. Отлежав несколько месяцев в больнице Саббатберг, я отправился в Укслан, где не удержался на костылях на склоне холма и вернулся в больницу с новым переломом ноги. Со временем получил права и нанялся мотористом на Шведские Восточные линии Эрланд — Турция, Греция, Египет и Румыния. Восходил на пирамиду Хеопса, принимал участие в праздновании крестьянской свадьбы в Румынии и едва и не утонул в Средиземном море, когда корабль однажды накрыло штормовой волной и меня швырнуло по корме на 22 метра, но леер, к счастью, не дал мне упасть за борт. Неделя вынужденного пребывания в койке — таковы были последствия.

В 1923 я уехал в Америку, где сначала работал на автомобильном заводе в Лонг- Айленде, а потом отправился во Флинт, Мичиган, Дженерал Моторс. На вечерних курсах тамошнего Политехнического института со временем приобрел профессию промышленного инженера. После этого я переехал в автомобильный город Детройт, где получил должность конструктора на заводе по производству кузовов. В Детройте я купил Харлей Дэвидсон 1000 м3 — мотоцикл, на котором я разъезжал повсюду с огромным удовольствием. Как-то я собрался разогнаться, но тут переднее колесо развернулось, и управление стало совершенно невозможным. Я упал, оказавшись под мотоциклом, и метров 90 меня несло, а я пытался тормозить руками по асфальту. Руки ободраны, раны на бедрах и трехнедельный перерыв в работе за чертежной доской. В 1927 я отправился в Швецию на 70-летие Отца, предполагая вернуться в Детройт, где, кстати, Форд предлагал мне новую должность. Но тут Дженерал Моторс открыл завод по сборке автомобилей в Хаммарбюхамнен в Стокгольме, где я получил место конструктора в отделе машин и транспорта. На протяжении всего времени я самым живейшим образом взращивал собственный интерес к фотографии и даже сделал полный фоторепортаж о заводе. Это было мое первое фотокорреспондентское поручение.

На заводе я проработал несколько лет, чувствовал себя там отлично, ходил с руководством в горы Волёдален, по праздникам играл на ксилофоне и занимался теннисом.

Но как-то из американского GM приехал с инспекцией большой начальник. Я был занял составлением списка различных автомобильных элементов, а он подошел и, демонстрируя собственную важность, сделал мне неверное и не имеющее отношения к делу замечание.

«Вы, по-видимому, говорите о том, о чем не имеете ни малейшего представления», — ответил я, после чего и был без промедления уволен.

В Америке я познакомился с хорошим человеком Августом Халлингом, а в 1934 женился на его дочери Элисабет. У нас родились двое детей, Гуннар и Карин.

Но до 1956 моя работа так и оставалась нарушительницей семейного покоя — а потом был развод, и я перебрался в небольшую квартиру в Йердет, где смог продолжить работу и заниматься всем, чем хотел.